Под старость лет мхатовские корифеи при старательном участии «властей предержащих» превратились в небожителей, и вытворяли, что хотели. Была у них очень популярная такая игра: если кто-то из участвующих говорит другому слово «гопкинс!», тот должен непременно подпрыгнуть независимо оттого, в какой ситуации находится. Невыполнивших постигал большой денежный штраф. Нечего и говорить, что чаще всего «гопкинсом» пользовались на спектаклях, в самых драматических местах... Кончилось это тем, что министр культуры СССР Фурцева вызвала к себе великих «стариков». Потрясая пачкой писем от зрителей и молодой части труппы, она произнесла целую речь о заветах Станиславского и Немировича, о роли МХАТа в советском искусстве, об этике советского артиста. Обвешанные всеми мыслимыми званиями, премиями и орденами, стоя слушали ее Грибов и Массальский, Яншин и Белокуров... А потом Ливанов негромко сказал: «Гопкинс!» — и все подпрыгнули.
М.М.Новохижин рассказывал мне, как часто записывался с Раневской на радио. Репетировали у Раневской дома — с чаем, пирогами и тараканами. Да-да, тараканами, у Раневской их было множество, она их не убивала, наоборот: прикармливала и называла «мои пруссачки». Ползали везде, совершенно не стесняясь... Новохижин терпел, терпел, но, когда один самый нахальный таракашка пополз прямо в тарелку с пирогом, он его ладошкой припечатал к столу. Фаина Георгиевна встала над столом в полный рост и пророкотала: «Михаил Михалыч, я боюсь, что на этом кончится наша дружба!»
В былые времена политучеба была неотъемлемой частью театральной жизни. Обкомы, горкомы, райкомы твердо полагали, что без знания ленинских работ ни Гамлета не сыграть, ни Джульетту. Так что весь год — раз в неделю занятия, в финале строгий экзамен. Народных артистов СССР экзаменовали отдельно от прочих. Вот идет экзамен в театре им. Моссовета. Входит главный режиссер Юрий Завадский: седой, величественный, с неизменным остро отточенным карандашом в руках. «Юрий Александрович, расскажите нам о работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Завадский задумчиво вертит в руках карандаш и величественно кивает головой: «Знаю. Дальше!» Райкомовские «марксоведы» в растерянности: «А о работе Энгельса «Анти-Дюринг»? Завадский вновь «снисходит кивнуть»: «Знаю. Дальше!..» Следующей впархивает Вера Марецкая. Ей достается вопрос: антиреволюционная сущность троцкизма. Марецкая начинает: «Троцкизм... это...» И в ужасе заламывает руки: «Ах, это кошмар какой-то, это ужас какой-то — этот троцкизм! Это так страшно! Не заставляйте меня об этом говорить, я не хочу, не хочу!» Не дожидаясь истерики, ее отпускают с миром. До следующего года.
Говорят, суровая Пашенная, бывшая в силу своего положения, по существу, хозяйкой Малого театра, недолюбливала артиста Кенигсона. И однажды, отвернувшись от него, в сердцах крякнула: «Набрали в Малый театр евреев, когда такое было!» «Вера Николаевна, — вспыхнул Кенигсон,— я швед!» «Швед, швед,— пробурчала своим басом Пашенная, — швед пархатый!»
Олег Ефремов, игравший императора Николая Первого, вместо: «Я в ответе за все и за всех!» — заявил: «Я в ответе за все ... и за свет!». На что игравший рядом Евстигнеев не преминул откликнуться: «Тогда уж и за газ, Ваше величество!»
В 1960 году труппе МХАТ представляли молодых актеров, вновь принятых в театр. А незадолго до этого Хрущев «разоблачил» так называемую антипартийную группировку Маленкова-Кагановича-Молотова. И вот ведущий провозглашает имя одного из молодых: «Вячеслав Михайлович Невинный!» И тут же раздается бас остроумца Ливанова: «Вячеслав Михайлович... НЕВИННЫЙ? Вот новость! А Лазарь Моисеевич?!»
Зиновию Гердту одна из его жен — кажется, она была турчанка — привезла из-за границы машину с правосторонним рулем. Это сейчас таких машин тьма-тьмущая, а тогда их по Москве ходили считанные единицы. И вот едут они с каких-то посиделок: Гердт слева, вполне веселый, а жена за рулем справа. Где-то «нарушили», подбегает гаишник, и Гердт, как любой автомобилист, начинает с ним собачиться: ничего, мол, не нарушали, правильно ехали... Конечно, гаишник моментально унюхал: «Что такое? Пьяный за рулем?!» Гердт ему тут же: «А где вы видите руль?» Тот заглядывает — руля нет. Глаза у гаишника, по словам Гердта, сделались безумные и Гердт, великий мастер импровизации, добивает его окончательно: «Молодой человек, я всегда, когда выпью, руль передаю жене!»